Москва, 21.11.2024
Календарь событий
Вы здесь: / > Новости > Где начало того конца...
07.07.10 — Где начало того конца...
ПИСАТЕЛЬ И ЖИЗНЬ
Прочитал книгу Альберта Лиханова «Слётки» и не могу освободиться от чувства тревоги. Её сюжет почти документален, в нём вся наша нынешняя драматическая жизнь — жизнь российской глубинки, где русское население обновляется за счёт приезжих нерусской национальности. Ощущение — Россия как бы убывает, меняясь. К лучшему? К худшему? Может быть, это начало конца? Не хочу кликушествовать, но и притворяться спокойным не могу. Может быть, ваш колумнист Лев Аннинский ответит на мои вопросы?
Семён ВОРОНИН, Московская обл.
Лев АННИНСКИЙ
А Вам хотелось бы, уважаемый Семён Воронин, освободиться от тревоги? Нет ничего проще: включите развлекательную программу ТВ, послушайте остроты тамошних завсегдатаев и будьте счастливы.
Что же до романа Альберта Лиханова «Слётки», то вряд ли я помогу Вам освободиться от вызванной им тревоги. Потому что и сам, прочтя роман, почувствовал то же самое. И даже попробовал осмыслить, откуда она, эта тревога, разобрав роман в журнальной статье. И понял, заглянув в себя, что тревога — самое ценное, что я нашёл в романе, и что если бы я от неё освободился, то это был бы убийственный самообман. У Лиханова тревога — от того же источника, что и у нас с Вами: от ощущения, что Россия стоит перед очередным выбором (что делать? кто виноват? и т.д.), и чего будет стоить этот выбор и чем для нас обернётся, неизвестно. А расплачиваться — нам всем. И хватит ли сил расплатиться — тоже неизвестно.
Понятнее было бы, если б нам, как водится, кто-то исчужа угрожал. Ну, скажем, американский империализм... Но он сейчас сам под угрозой, а мы всё «ждём своих врагов». Нашествия, тысячу лет терзавшие Россию, оставили свой след. С юга ли, с востока, с запада обязательно являлся кто-нибудь нас цивилизовать, а то и истребить ради торжества цивилизации. И торчит такой цивилизатор в подсознании, а если его нет, то в родимом барине: должен же кто-то быть виноват!
Так вот: у Лиханова такого барина не найти. Хотя чужаки так и вьются вокруг посёлка, который зовётся... Горево.
Чувствуете ли тревогу в самом этом названии? Страдальческая цепочка сама выскакивает: Горелово, Неелово... А чтобы некрасовские слёзы не слишком застилали глаза, пускает Лиханов в это Горево славную речушку с загадочным именем — Сластёна.
Вот так, между горечью и сладостью, предложено нам распробовать русский мир. Между городом и селом. Между грохотом байкеров и пением соловьёв. И никакого тебе чужака-супостата.
Писатель Лиханов и хочет понять происходящее — от внутреннего нашего состояния. От душевного корня. От бытийного базиса. От чистой «русскости», которая сама себя воссоздаёт на берегах речки Сластёны, в стенах посёлка Горево.
Гуляют мальчики по родной улице. Навстречу такие ж мальчики. Гуляют просто так, от нечего делать. Дразнят друг дружку. Какая-то дылда обозвалась. Сцепились. Дали по морде. Запомнили. Подстерегли. Дали по морде обидчикам. Вражда нарастает как снежный ком. На пустом месте. С нуля.
Это — первый пункт лихановской психологической экспертизы. Человеческая вражда возникает из ничего, на пустом месте, сама собой. Она обыденна. Может, конечно, дойти и до баталий «стенка на стенку». Но может и не дойти. Если не разжигать специально. Русский человек — он отходчив. Подрался, отоспался, пожалел, что подрался, — и пошёл слушать соловья...
Соловья оставим на закусь.
Но чувствуете? Лиханов расходится с традицией нашей — искать разбойника на стороне. Если на стороне его нет и смута наша возникает из собственного нашего бытия — тогда разбойник со стороны непременно появится: навести у нас порядок. Из нас же и волонтёров навербует — из вечно несогласных.
Несогласие в нас — вечное. Наполеона прогнали, а счастья всё нет. Стали искать виноватых. Идея нужна — ненависть вместить. Идеи висят в воздухе, поют соловьями. Что сгодится? Можно занять капитал у немецкого экономиста, а можно соорудить идолище по былинам сего времени, а нет — так найдётся супостат и в замышлениях Баяна.
У Лиханова таковой находится... в ближайшем торговом ряду. Всё вроде бы как всегда. Идёт по улице компания. Навстречу другая. Кто-то кому-то что-то сказал. Кто-то кого-то обозвал. Должен начаться обычный подростковый мордобой, который, как водится, рассосётся всё по тому же природному закону самовосстановления жизни. Но закавыка в том, что на сей раз две сцепившиеся компании мечены разной этнической памятью. И даже разной внешностью. Эти — русоволосые, светлоглазые. А те (которых некий майор привёз с гор своей малой родины) — черноволосые, угольноглазые. На горячую почву падает реплика кого-то из приезжих:
- Это наша земля!
Какая земля?! Да вот тот квартальчик в посёлке Горево, где что-то сгорело, что-то развалилось, хозяева спились или померли, приезжий майор скупил участки и выстроил для привезённой родни новенькое жильё; родня освоилась, торгует на местном базаре южной снедью, демонстрируя безукоризненную вежливость и непроницаемую уверенность.
А земля — чья? И что с ней, землёй, будет?
Естественный разворот событий на этой безграничной, русской, евразийской равнине: если есть где разгуляться, значит, и тусуются туда-сюда племена и ватаги; одни спускаются с гор, другие выходят из тайги, третьи плывут по рекам, четвёртые — вдоль морских берегов. И каждый, утаптывая под собой клочок земли, объявляет, что этот клочок — его! А поскольку в гигантском коловращении народов за обозримую тысячу лет никто не сидел здесь извечно, а когда-то «пришёл и сел», то конца коловращению не видно.
И конца света не будет. А будет очередное ветвление, фракционирование, сепарирование этносов, субэтносов и прочих пассионарных общностей, каковое и в прошлом случалось периодически в контексте русской истории, причём периоды именовались «раздробленностью», «междоусобием», «смутой», а в контексте ещё более давних эпох что-то подобное выбито скифскими, персидскими, гуннскими и прочими копытами в соответствующих древних летописях.
Но это в древних. А Лиханов рисует наше нынешнее. Вполне привычное. Приезжает в наше Горево тот самый майор... Что за майор такой? Как фамилия? Хаджанов. И никакой он не Михаил Гордеич, каким знают его в посёлке, а на самом деле он Махмут Гареевич.
Ну и что? — задаю я мысленный вопрос автору романа. С чего вдруг такое уточнение? Да в русской культуре чуть не четверть великих имён — от Кантемира до Карамзина и от Тургенева до Булгакова — с татарским отзвуком. И никто не выясняет, откуда! Да и слово «татарский» в этом смысле уже анахронизм. Татарами вплоть до 30-х годов называли у нас всех тюрок, и в частности тюрок Кавказа и Закавказья. Теперь же мусульманский отзвук означает в имени майора именно Кавказ. Именно на эту клавишу нажимает Лиханов. И я читательски на это реагирую. Раз имя расшифровано, значит, неспроста. Тут жди подвоха.
Майор демонстративно приветлив; в противовес угрюмым местным жителям, прячущим таинственные думы, он всем открыто улыбается.
Усыпляет бдительность, думаю я.
Майор твёрд, прям, прост, уверен в своих действиях. Да, чтоб не забыть: не пьёт. Не ругается. Вообще голоса не повышает.
Это чтобы нас, пьющих, ругающихся, орущих друг на друга, прямотой своей унизить, думаю я.
Майор по-отцовски привязан к местным ребятам, героям романа, а они, безотцовщина, против его обаяния бессильны.
И чего это он их привораживает? — думаю я. И что уж совсем подозрительно: стрелковому делу обучает. Одного аж в чемпионы вывел. Подарил винтовку с оптическим прицелом...
С оптическим прицелом?! — готов я взвыть. Включается цепочка ассоциаций от американских до отечественных. И кого же возьмёт на мушку наш парень, когда батька-майор укажет цель? Страшно подумать.
Теперь от этой точки самое время дать задний ход. Ожидание подвоха от майора, явно в посёлок засланного, висит в художественной ауре романа. Но оно... не подтверждается. Ничем! Оно только висит.
И кавказская родня, привезённая майором на пустующий участок посёлка Горево, — не «пятая колонна» для подрыва порядка, а действительно майорова родня, которую он спасает от кровной мести.
Но тогда почему такой тревогой веет от его фигуры, если, по экспертизе Лиханова, ни одно из подозрений реально не подтверждается?
Потому что дело вовсе не в майоре Хаджанове. Дело в наших соотечественниках, русских жителях русского посёлка Горево, и — по неизбежной художественной парадигме — в состоянии русского народа. Дело в нас. В умах людей, которые ждут удара в спину, потому что не надеются защититься. В душах людей, которые боятся предательства, потому что не уверены в себе.
А вот майор Хаджанов — уверен. И он объясняет, почему: — У вас (у русских. — Л.А.) с народом что-то происходит. Забываете всё. А забывать нельзя. Ни мать, ни отца, ни брата, ни сестру. У нас, у горцев, это священный закон. Почему же русские его позабыли?
Почему? Вопрос на засыпку. То ли русские закон позабыли и от этого ждут распада, то ли предчувствие распада, висящее в воздухе, лишает их памяти... Что тут причина, а что следствие? Я судить не берусь. Хотя приближение глубинных перемен ощущаю. По-моему, судить не берётся и Альберт Лиханов, хотя «грозные предсказания», «тяжкие предчувствия», «нехорошие приметы» так и пестрят в его тексте.
Майор, послуживший в Советской армии и приехавший в посёлок Горево руководить санаторием общегосударственного подчинения, а заодно и тренировать в стрельбе местных ребятишек во славу Вооружённых сил Российской Федерации, вряд ли хочет развалить великое государство. Я в хаджановский сепаратизм верю плохо. Его родичи, бежавшие от кровной мести, могут, конечно, оттоптать себе в русском посёлке пару кварталов и заявить, что отныне это их рынок и их земля. Но майор-то знает, что такое рынок и как гудит земля под ногами людей, живущих рынком.
Я подозреваю, что в сознании майора сценарий будущего должен рисоваться в несколько ином виде. Не дробление земель, по ходу которого его родная горская диаспора исчезнет в пучине междоусобий, а общая власть, которая смирит междоусобия и удержит меньшинства от взаимного обескровливания лучше, чем это получается у шатающихся русских, даже и собравшихся заново под православные иконы. Пора их сменить. Власть обновить. И то, чем власть себя осеняет.
Крови смена общей власти может стоить немалой. Гнёт от неё будет ещё невыносимее. И всё-таки периодически на нашей евразийской равнине (да и вообще в мире) меньшинства проходят через стадии единений, которые иногда называются империями, а иногда союзами, содружествами или ещё как-то, — но эти стадии столь же закономерны, как и стадии дроблений, хотя стоят не меньших слёз.
Без большой крови, даст бог, обойдётся. Но не обойдётся без слёз. Даже с именем без горечи не расстаться. Много ли мы потеряем, если на этой шестой части земной суши сохранимся... под другим именем? Можно сказать: ничего, а можно сказать: всё. Это как считать и чем дорожить. А что, мы в нашей истории имён не меняли? Мы, уже два десятка лет топчущие всё «советское», не сменой ли вывески упиваемся? А когда «советские» топтали всё «царское» — не имя ли себе новое оттаптывали ценою старого? Когда Пётр Великий Россию вздёрнул на дыбы, мало было слёз? Антихристом казался! А «всего-то» жанр государственный переменил с Царства на Империю да столицу перенёс...
Имя — ценность. Язык — ценность! Почему татарское иго показалось таким гибельным? Я после чтения работ Льва Гумилёва не очень уверен в слове «иго» и не думаю, что Мамай был бы лучше или хуже Ивана Грозного, хоть Третьего, хоть Четвёртого (который, кстати, был прямым потомком Мамая), и так, и эдак «иго», ярмо, да вот языка жалко, память не даёт успокоиться, до сих пор Калка кровоточит в памяти...
А Казань не кровоточит? А Рязань?
Избежать бы крови на этих ухабах истории. А слёз — нет, не избежать. При любом сценарии. Память — это слёзы.
В каком направлении и насколько изменится психология русского человека, даже сохранившего язык и государственность, — этого не угадает сейчас никто, и уж точно — сам русский человек в меняющемся русском мире. Я, во всяком случае, не берусь ни судить, ни предугадывать. И куда повернёт нас история — не знаю.
С чувством читательской солидарности с автором романа обнаруживаю, что и он не знает. И он не берётся ни предсказать будущее, ни даже определить, что именно происходит в душе русского человека в настоящем. Как и куда взлетит птенец.
Его герой, Борис Горев, взлетев с родимой ветки, взмывает куда-то... в запредельное, засюжетное, заэкранное пространство, откуда доносятся только зловещие сигналы. Брат Бориса Глеб, оставаясь в «экранно-сюжетном пространстве», ловит эти сигналы и копит чувство подступающей катастрофы. Имена героев легко расшифруете как символические для страны и народа.
Разумеется, для чисто формальной завершённости было бы лучше, если бы автор «Слётков» дал ответы на проклятые вопросы. Но мне — не стало бы лучше. Потому что вопросы — проклятые и ответы зависят от нашего состояния, а оно смутно.
Есть у Лиханова эпизод с соловьём. С этой птичкой связана одна из самых заманчивых ловушек в лихановской экспертизе. Дело в том, что наши братья, Борис и Глеб, вдохновлённые пением маленькой невзрачной птички, задумывают соловья изловить, чтобы рассмотреть получше...
И изжарить?! — поддаюсь я на провокацию, но вовремя умолкаю, потому что это уже из другой оперы.
Итак, изловить, чтобы рассмотреть. Но как изловить? Братья находят знатока: это, понятно, всё тот же майор. Он рассказывает, что в его родных краях ловят соловьёв при помощи ловушки с зеркальцем: увидя себя в отражении, птичка сама заходит в ловушку (то ли собой полюбоваться, то ли с неожиданным встречным поближе пообщаться — в художественной экспертизе такие нюансы отлично работают).
Сказано — сделано. Майор советует проверять ловушку ежеутренне. Первые дни проверяют. Потом забывают (заметьте нюанс: «заленились»), а спохватившись, находят в ловушке мёртвого соловья.
Тот-то слёз! То-то обиды! Даже и на майора падает подозрение, что спровоцировал ребят на такое убийственное дело.
Тут я, читатель, додумываю лихановскую экспертизу до некоторого логического конца. Разве майор их подначивал, подучивал, подталкивал на ловлю соловьёв? Если на то пошло, то он должен сказать им, что это они сами, Борис и Глеб, задумали такое, что это их вольная воля так обернулась! Они сами (сами!) хотели поймать птичку и рассмотреть, как она устроена! То есть не «они», а мы. Всё, что с нами происходит, происходит сначала в наших умах и душах. А уж супостат извне не замедлит, да ещё и спасителем себя объявит.
Вот эта правда и дышит в порах лихановского романа. Тревога, которую не смягчить. Потому что причина в нас.
Но должен же писатель как-то стремиться улучшить положение, как-то помочь людям обрести себя, как-то справиться с тревогой?
Конечно. И не как писатель, а шире — как гражданин. Альберт Лиханов все 75 лет своей жизни положил на попытки конкретными делами улучшить наше бытие. Инициатор создания Советского детского фонда для борьбы с сиротством, с этой неизбывной нашей бедой. Инициатор создания издательства Российского детского фонда «Дом». Инициатор издательского, образовательного и культурного центра «Детство. Отрочество. Юность», журналов для детей и юношества: «Путеводная звезда. Школьное чтение», «Божий мир», журналов для взрослых «Дитя человеческое» и «Зарубежный роман». Инициатор создания библиотеки «Иллюстрированная классика». Инициатор первого социального проекта в области чтения для детей, в рамках которого выпущен учебно-методический комплект «Уроки нравственности». Инициатор открытия в Кирове Библиотеки для детей и юношества, носящей ныне его имя.
Вятский уроженец. Почётный гражданин города Кирова. Почётный гражданин Кировской области. Человек года в России (2005 и 2007) и США (2005). Биографическим институтом Кембриджского университета включён в почётный список «Выдающиеся европейцы XXI века» с вручением золотой медали.
Поздравим же юбиляра и воздадим должное его общественным заслугам.
А теперь вернёмся к писателю и, прочтя его новый роман, осознаем, что без настоящей тревоги не бывает настоящей литературы. Изжить тревогу можно только в деле.
«Может, это начало конца?» — спрашиваете Вы, почувствовав тревогу.
Отвечу шуткой времён моей молодости: где начало того конца, которым кончается начало?
Будем держаться.
Источник: Литературная Газета
